В апреле 2024 года преподаватель ПСТГУ, старший научный редактор церковно-научного центра «Православная энциклопедия» Петр Алексеевич Пашков защитил диссертацию на соискание ученой степени кандидата теологии. О пути от филолога к теологу и проведенном исследовании с Петром Алексеевичем побеседовала медиаредакция богословского факультета.
– Петр Алексеевич, Вы окончили отделение классической филологии МГУ, но продолжили научную деятельность по теологии. Почему был сделан такой выбор?
– На мой взгляд, если человек собирается заниматься церковными древностями – трудами святых отцов, документами Церкви, то основательная языковая подготовка для этого просто необходима.
– То есть интерес к теологии возник еще во время обучения в МГУ?
– Уже тогда было общее понимание того, что я хочу изучать христианскую древность. На этапе бакалавриата и, частично, магистратуры мне хотелось решить для себя вопрос, как сочетаются христианство и гуманитарная ученость. Этот вопрос меня очень мучил: как читать Пушкина, если есть Евангелие? Русскоязычные источники на эту тему меня не удовлетворяли, так как это был либо строгий подход (как в рассказе одного из оптинских старцев, который, уходя в монастырь, мечтал прочитать русскую классику, а потом понял, что теперь это уже не нужно), либо слишком мягкие взгляды (как у Бердяева, для которого творчество и молитва – равные пути ко спасению, а значит, тому, кто творит, молиться необязательно). Поэтому я обратился к святым отцам IV века – блаженному Августину, святителю Григорию Богослову и другим, и свой бакалаврский диплом посвятил одному из автобиографических стихотворений святителя Григория Богослова («Сон о храме Анастасии»), а магистерскую диссертацию – пониманию им темы культуры и образования.
– Какие впечатления оставило обучение в светском вузе?
– Когда я поступал, у моих родителей было представление о филфаке МГУ как о месте, где учится немало православной молодежи. По крайней мере, так было в годы их юности. Но уже много лет, с тех пор в Москве открылся Свято-Тихоновский университет, православные юноши и девушки, которые хотят учиться гуманитарным наукам в контексте христианства, поступают сюда. Я тогда этого не знал.
МГУ был интересным опытом. Там я встретил много друзей. Кстати, наша группа по классической филологии – всего три человека – состояла из православных ребят, в целом же на нашем направлении учились и преподавали интересные люди с самыми разными убеждениями. Мне кажется, это даже полезно, так как помогает понять, что надо быть в диалоге с людьми, не замыкаться в себе.
– Почему Вы решили поступить в аспирантуру Свято-Тихоновского университета, а не в аспирантуру истфака или филфака МГУ?
– Изначально я и поступил в аспирантуру родного филфака на свою же кафедру. До сих пор благодарен Алексею Ивановичу Солопову, нашему заведующему кафедрой, и всем старшим коллегам, что приняли меня. Но к середине первого года обучения я понял, что, хотя я занимаю бюджетное место и формально пишу диссертацию по филологии, но на самом деле занимаюсь в своей работе богословием. Тогда я решил, что обманывать людей нехорошо: название специальности должно соответствовать содержанию научной работы. ПСТГУ как научная площадка давал возможность провести качественное богословское исследование. К тому же меня очень уговаривал перейти в Свято-Тихоновский университет мой хороший друг Николай Антонов.
– Ваша диссертация называется «Полемика о Символе веры на Ферраро-Флорентийском соборе: источники и принципы их использования». Как Вы вышли на такую тему?
– Это забавная история. Можно сказать, что моя диссертация написана для того, чтобы доказать человеку в Интернете, что он не прав. Несколько лет назад в соцсетях у меня зашел спор про Ферраро-Флорентийский собор и Символ веры. Когда я закончил писать диссертацию, то зашел на страницу, где шло это обсуждение, и прикрепил ссылку на свое исследование, добавив, что теперь могу доказать свое мнение.
– А о чем именно был спор?
– Я утверждал, что с точки зрения Предания древней неразделенной Церкви определения Ферраро-Флорентийского собора неверны и по формальным признакам не имеют вселенского авторитета. Но в тот момент я не готов был должным образом это обосновать, поскольку не читал документов собора, а их много, и до недавнего времени они не были полностью переведены на европейские языки. У нас получилась увлекательная дискуссия, где обе стороны не читали первоисточники, но рассуждали о предмете преимущественно на основании двух работ – монографии архимандрита Амвросия (Погодина) «Святой Марк Ефесский и Флорентийская уния» и книги католического священника Александра Волконского «Католичество и Священное Предание Востока» (работа конца XIX – начала XX века). Понятно, что такой диалог не был продуктивен, но благодаря ему у меня возник интерес к теме. Чем больше я читал и разбирался, тем больше понимал, что тема не только интересна для дискуссии в интернете, но и заслуживает полноценного научного исследования.
– Непосвященному человеку может показаться, что Ферраро-Флорентийский собор хорошо исследован. Как Вы пришли к формулировке научной проблемы своей работы?
– Поиск проблематики шел от самого материала, от источника. Сначала я ознакомился с актами собора. Их можно разделить на несколько частей – предварительные заседания, первая официальная часть, посвященная Символу веры, и вторая официальная часть, посвященная исхождению Святого Духа. В конце собора состоялись дополнительные переговоры. Лучше всего в русскоязычной науке исследованы предварительные переговоры – в частности, благодаря книге архимандрита Амвросия (Погодина), а также отдельным статьям об этом этапе споров. Часть актов, посвященная дискуссиям о Символе веры, до сих пор мало рассматривалась и отечественными, и зарубежными исследователями, поскольку нередко эти дискуссии воспринималась как формальный спор о словах.
После ознакомления с дискуссией я пытался понять логику сторон. Еще до Ферраро-Флорентийского собора католики стояли на позиции, согласно которой Римская церковь принимает и отменяет то, что сама посчитает нужным. При этом неважно содержание определения, а значимо лишь то, кто его издает. Православные же стараются сохранять содержательную преемственность по отношению к церковному прошлому. Эта мысль показалась мне интересной.
Оказалось, что полемика о Символе веры разворачивается именно в этом русле. Святитель Марк Эфесский, Виссарион Никейский, Исидор Киевский (двое последних на первом этапе защищали православную позицию, но затем приняли унию) говорят, что Предание не сводится к воле конкретного, ныне живущего иерарха, что Предание нужно сохранять, так как оно обеспечивает целостность и единство Церкви. Их оппоненты настаивали на том, что Предание – это то, что изрек человек в тиаре, что папа и есть единственный подлинный носитель Предания (позже папа Пий IX скажет прямо: «Предание – это я»). На одном из заседаний собора кардинал Джулиано Чезарини сказал грекам: «Если вы хотите единства, есть один простой способ достичь его – все должны подчиняться одной главе».
– Поскольку Третий Вселенский Собор одним из правил запрещает вносить изменения в текст Символа веры, можно ли сказать, что Ваша работа посвящена каноническому аспекту полемики вокруг Филиокве?
– Правильнее сказать, что в моей работе идет речь о дисциплинарных аспектах экклезиологии.
Когда мы говорим о каноническом праве, канон обычно воспринимается как что-то важное, но не определяющее. К большинству канонов можно применить принцип икономии и строго их не исполнять. Вообще суровость византийских канонов компенсируется необязательностью их выполнения. Но определения о Символе веры, запрещающие добавлять к нему или убирать из него что бы то ни было, византийцами всегда воспринималось как нечто большее, чем канон. Эти определения входили не только в состав канонов (седьмое правило Третьего Вселенского Собора), но и в состав оросов Вселенских Соборов в качестве завершающей или серединной части, из чего следует особое положение этих определений – где-то между канонами и оросами.
– На что надеялись православные, участвуя в Ферраро-Флорентийском соборе? Представляли ли они вполне триадологию Западной Церкви и ее аргументацию или упрощенно подходили к проблеме: мол, уберем прибавку к тексту Символа веры и конфликт исчерпан?
– Действительно, после эпохи патриарха Фотия такой подход стал сознательной политикой Востока по отношению к Западу: если не обращать внимания на проблему, она исчезнет. Поэтому западным богословием они глубоко не интересовались, ограничиваясь формулами Символа. Но в эпоху Ферраро-Флорентийского собора ситуация изменилась: византийцы стали много переводить с латыни и лучше представляли западное богословие, чем когда бы то ни было. Они действительно хотели прийти к какому-то синтезу. В частности, святой Марк Эфесский читал и хорошо знал сочинения и блаженного Августина, и Фомы Аквинского. Но был убежден, что возможно достичь синтеза, опираясь, в частности, на богословие преподобного Максима Исповедника. Тот тоже хорошо знал латинскую традицию и предлагал такую интерпретацию западного богословия: да, можно сказать, что Дух Святой исходит от Сына, но только в том смысле, что Он Ему единосущен и через Него действует в мире. При этом Отец остается единственной причиной вечного бытия Святого Духа. Я полагаю, что византийцы, исходя из каких-то идеалистических представлений, надеялись, что к вот такому общему пониманию учения об исхождении Святого Духа, которое не исключало бы ни западную, ни восточную традиции, можно прийти в результате диалога. Это было наивно, потому что, когда греки предложили западным собеседникам разные компромиссные формулировки, все они были отвергнуты католической стороной.
– Вы много занимаетесь просветительской деятельностью и популяризацией науки. Как бы Вы объяснили в доступных фразах итог своего исследования?
– Католики и православные не могут договориться, потому что православные считают, что единство Церкви – это когда все верят одинаково в то, во что верили всегда, а католики убеждены, что единство Церкви – это когда все вместе слушаются епископа Рима. Они не могут договориться, пока одна из сторон не отступит от своей позиции и не примет чужую.
– Какие у Вас планы в научной сфере?
– С научной точки зрения меня привлекают паламитские споры, но пока я не дерзаю делать из этого тему исследования. Сейчас занимаюсь довольно узким вопросом о корректности цитирования Григорием Паламой его оппонентов. Существует мнение, что Палама цитировал их не просто некорректно, но иногда даже фальсифицировал цитаты. Хочу разобраться с этим. Пока изучение показывает, что святитель цитирует оппонентов вполне правильно.
– Как не нарушить принцип научной объективности, когда пишешь про святого?
– Мне кажется, никакая наука о человеке не может быть объективной в том же смысле, что математика. Но когда мы ставим конкретный вопрос, правильно ли автор цитирует тот или иной текст, то, в конечном итоге, это вопрос процедуры сверки текстов. Например, есть корпус текстов Акиндина, изданных и неизданных, и есть цитата из Григория Паламы. Мы сравниваем, есть ли конкретная фраза, которую Палама цитирует, у Акиндина или ее там нет. Если нет, значит, это текст самого Паламы, а если есть, пусть с сокращениями или изменениями, то никакой выдумки нет. В этом вопросе при всем желании нельзя быть необъективным.
– То, что Вы описали, – это филологический метод, не богословский. Не означает ли это, что собственно богословие выходит за рамки научной объективности?
– Конечно, процедура, которой я подвергал тексты Паламы и Акиндина, – филологическая. Это справедливо и для значительной части моей диссертации: здесь имеет место сопоставление цитат, прослеживание истории церковных институций, текстов, их бытования, представления об их функции и так далее. Но часть работы все-таки является собственно богословской – та ее часть, которая посвящена концепциям богословского развития, потому что это уже не вопрос о том, правильно ли деятели собора передавали тот или иной текст, но вопрос о том, как и что они по этому поводу думали. История богословской мысли выходит за рамки простой каталогизации.
– Вы довольно активно публикуетесь в интернете и выступаете с просветительскими лекциями. Что более всего Вас привлекает в этой области в настоящее время?
– Коллеги из журнала «Фома» предоставили мне возможность принимать участие в их проектах. Этот опыт гуманитарного просвещения в области истории Византии, истории Церкви, христианской мысли мне кажется особенно интересным и полезным. Хотелось бы и дальше идти в этом направлении, но, конечно, не в ущерб научной работе. Науку я все-таки люблю больше.
Получить консультацию
по поступлению
Абитуриентам бакалавриата/специалитета Абитуриентам магистратуры
